В одной статье про детские дома Рубен Гальего написал про цензуру и ее виды, отличные от тех, что перечислены в учебнике по основам журналистики. Первый - самоцензура. Журналист понимает, что его статья ничего не изменит или кончится для него увольнением, поэтому он молчит. Второй - цензура в ее классическом виде, когда статью отклоняет редакция, понимая, что статья ничего не изменит, но для самой редакции может кончиться все печально. И третий вид - постцензура, самая страшная. Журналист пишет, редакция публикует, а народ молчит.
Гальего давно здесь не живет. Народ давно не молчит. Зато молчит власть.
Когда я смотрю телевизор или читаю новости, то всегда думаю: ну как, как можно после такого расследования, после всенародного освещения нарушений и преступлений чиновников, после рассказа о бедах в том или ином регионе, так все и оставить. Да одного выпуска новостей, одного номера "Новой газеты" достаточно для революции или, как неплохой вариант, большим переменам.
Но после новостей - молчание. Что стало с той поликлиникой, которая не выписывала рецепты раковым больным? С ее заведующей? Что стало с тем чиновником, который нагрел руки на строительстве трассы? Что стало с Медведевым, сказавшим, что закон о запрете усыновления принимался "на эмоциях". После такой фразы в любом нормальном государстве его бы уволили. Всех бы уволили.
Схема "журналист узнает о проблеме, рассказывает народу и власти, власть проблему исполняет" не работает здесь. У нас власть молчит. А иногда мне кажется, власть хохочет и думает: ну и что, что все узнали? Нам по фиг. Стерпели то, стерпите и это.
Вот у нас такая новая цензура, государственная - www.mk.ru/zloba-dnya/article/2013/01/31/806119-....